 |  |
 |  |
 |  |
 |  |
 |  |
Последние дни Сакена Сейфуллина |
|
Страница 1 из 6 «Правдивость Сакена пробуждала сердце и разум, окрыляла. Если он говорил о чувстве - это было подлинное чувство, если он говорил о правде - это была правда, выстраданная душою. Поэтому путь, пройденный этим человеком, необычен. В нем были и взлеты, и падения. Путь Сакена Сейфуллина - это путь подлинно пламенного акына».М. Ауэзов  Имя Сакена Сейфуллина долгие годы было не принято упоминать вслух. Словно не был он активным участником становления Советской власти в Казахстане, не был государственным деятелем, видным журналистом и талантливым писателем. Клеймо врага народа скрыло от целого поколения молодежи, что Сейфуллин был революционером, бежал из «вагонов смерти» атамана Аненкова, три года возглавлял Совнарком республики, был одним из организаторов Союза писателей Казахстана.После XX съезда снова вернулись к нам имена честных советских людей, в том числе Сакена Сейфуллина. Ему посвящено много книг и статей. Сабит Муканов написал пьесу, которую так и назвал «Сакен Сейфуллин». Вниманию читателя предлагается рассказ, написанный по воспоминаниям жены Сакена Сейфуллина - Гульбахрам Батырбековой. Осень тридцать седьмого года расколола жизнь Гульбахрам на две половинки. Первая была полна счастья. Ведь в ней были любовь Сакена, рождение их сына, уважение честных людей. Вторая была полна страха и горя, на смену которым почти через двадцать лет пришло осознание случившегося. Впрочем, исчез только страх. Горе осталось. Сакен чувствовал приближение ареста. Ему никто ничего неговорил, но он знал: его не оставят в покое. По Алма-Ате ходили тревожные слухи, нервы у всех были напряжены до предела. Врагами народа назвали Ильяса Джансугурова, Беимбета Майлина и еще многих друзей мужа. Он пытался что-то понять, осмыслить и на несколько дней уединился в юрте, которую поставил в поселке Байсерке близ Алма-Аты. Но вернулся домой без ответа на свои вопросы. Он читал, слышал, что лучших людей «разоблачили». Сакен этому не верил. В это невозможно было поверить. Единственным утешением в те тяжелые для него дни оказался наш маленький Аян. Он только начинал говорить и был так забавен!.. Аяном (т. е. «светлым, ясным») попросил назвать его Ауэзов. Малыш был общим баловнем друзей семьи. Впрочем, в те дни и ребенок не мог совсем отвлечь Сакена от тяжелых мыслей. Предчувствие его не обмануло. В одной из газет появилась статья, в которой «сообщалось», что квартиры Сейфуллина, Муканова, Джансугурова, Майлина, Ауэзова и Тажибаева превратились в очаги распространения лжи и клеветы против Советской власти. Сакена обвиняли в троцкизме, национализме и предательстве. Называли фашистским прихвостнем. - Это же уму непостижимо, - метался Сакен по комнате. - Те же газеты сначала печатают хвалебные статьи на четыре полосы, пишут о 20-летнем юбилее моей творческой деятельности, публикуют стихи, а теперь - эта грязь. Он замолчал, оделся и, сунув газету в карман, вышел куда-то, не говоря ни слова. Долго не возвращался. У меня началась паника. Время было страшное. Каждый третий внезапно исчезал. Наконец он явился - угрюмый, сердитый. Лишь Аян, который к тому времени проснулся и протянул к отцу ручонки, заставил его еле-еле улыбнуться. За чаем Сакен рассказал мне, что ходил к Л. И. Мирзояну с той самой статьей. - Как вы это расцениваете, Левон Исаевич? - спросил он, положив на стол злосчастную газету. - Вы это читали? Сакен всегда считал Мирзояна настоящим коммунистом, верил ему. Мирзоян в свою очередь ценил Сейфуллина - и как большого писателя, и как государственного деятеля. При нем Сакен ездил в Москву, где М. И. Калинин вручил писателю орден Трудового Красного Знамени, был избран делегатом на VIII съезд Советов. Года не прошло, как все изменилось. Сакена теперь называли троцкистом и фашистом... -Как же, читал... - после долгого молчания ответил Мирзоян. Сакен рассказал, как тяжело первый секретарь поднялся, подошел к нему и обнял за плечи. Они с Сакеном были почти ровесниками. Да и в партии - Мирзоян с семнадцатого года, Сейфуллин - с восемнадцатого. - Дорогой мой Сакен, ты правильно сделал, что пришел. После появления статьи я понял, что это дело рук кого-то из моего аппарата. Родной мой, если сказать правду - не поверишь: газеты выходят из-под контроля. Власть переходит в чьи-то чужие руки. - Для меня откровение Левона Исаевича было неожиданным. Я понял, что он не сможет защитить меня, но как я был рад его доброму слову. Ему самому тяжело... После встречи с Мирзояном Сакен пытался забыться в работе. Он снова вернулся к роману «Тернистый путь» - взялся за его правку. Но книга не успокаивала. Каждый день забирали то одного, то другого знакомого. Стоило двери скрипнуть, телефону зазвонить - все вздрагивали. В доме прислушивались к каждому шороху. Я всегда считала мужа бесстрашным человеком. Он это не раз доказывал. Вот и роман «Тернистый путь» был назван им так не случайно - таким был его собственный путь и путь его друзей к утверждению Советской власти. А теперь этот мужественный человек сидел, подавленный навалившимся на него горем. Временами у него срывался голос и дрожали руки. Когда молчание становилось невыносимым, я пыталась убедить его, что все не так плохо, как кажется. Говорила, что он проживет еще сто лет. Убеждала снова и снова: он ни в чем не виноват и бояться ему нечего. Иногда мне удавалось его приободрить. Тогда он делал попытку улыбнуться, но улыбка выходила какая-то вымученная. В один из вечеров Сакен сказал, что надо позаботиться о завтрашнем дне. Это было странно - муж в хозяйственные дела почти никогда не вникал. Он пояснил, что если случится худшее, то я рискую остаться с малым ребенком на руках без помощи: «Из квартиры тебя выселят как жену «врага народа». Речь шла о небольшой сумме денег, полученной в качестве гонорара. Сакен решил закопать где-нибудь деньги. Назавтра он позвал своего названого брата, Жакию. И поздним вечером, когда все уже улеглись, мы втроем крадучись вышли во двор и закопали «клад» недалеко от дома. Сакен оказался прав. Эти деньги потом очень пригодились. На них мы покупали продукты, и я носила мужу передачи. Был конец сентября. Вечером я заметила двух неизвестных, которые направлялись к дому. Сердце защемило. Я вбежала в комнату и расплакалась: «Сакен! К нам идут». Тут же распахнулась дверь и ввалились те сурового вида субъекты. Один из них был казах, другой - русский. Протянули Сакену какую-то бумагу. - Что это? - отрешенно спросил он и, потеряв самообладание, резко вскочил со стула. - Это ордер,- сказал один. - Одевайтесь. - Куда? Зачем? - Сакен, хотя и знал, куда его уведут, задавал вопросы просто так, без всякого смысла. - Когда приедем, вам объяснят. Ну, быстро, быстро! Сакена было не узнать. Он то садился на стул, то вскакивал. Лицо покрылось багровыми пятнами. Аянжан ухватился за шею отца и кричал что есть мочи. У меня подкашивались ноги. У Сакена был наган, и я боялась, как бы он не пустил его в дело. Вдруг он начал успокаиваться. Может, надеялся, что все обойдется. Ведь он ни в чем не виноват. Он набросил на плечи свое короткое кожаное пальто с меховым воротником, на голову круглую шапку, тоже отороченную мехом. Неожиданно ему приказали сесть и ждать. Начался обыск. Перерыли рабочий стол, шкаф. Взяли несколько снимков, две-три книги, наган и два мандата: один - члена правительства, другой - члена КазЦИК. |